Присвячується Кiборгам Украïни
I
- ...Их надо уничтожать! Как бешеных собак!
Лейтенант Ааванен сейчас вполне оправдывал свою фамилию, означающую по-карельски "яростный". Круглые очки съехали на кончик носа, Худое, обычно бледное лицо налилось бешеным свекольным румянцем, а тощие кулачки сжались до белизны в суставах. Соломенные редкие пряди склеились на вспотевшим лбу. Близорукие карие глаза вращались, как зерна в кофемолке.
- Почему мы должны кормить этих тварей?! Разве мы их звали сюда ?! Может, вы забыли, как они бомбили Виипури?! А я не забыл! После налетов этих русских стервятников мои чудом уцелели! А сестра навсегда осталась калекой! Однорукой! В 16 лет! Они нас убивают, калечат, пришли забрать нашу землю, сделать нас их рабами! Опять! А мы? Почему мы должны кормить и содержать эту вшивую орду? Потому, что они захвачены в плен? Да неужели?! Они ведь нас в плен не берут, господин полковник! Почему же мы такие смиренные идиоты?!
- Потому, что мы не они, Юсси.
Собеседник Юсси Ааванена поднял бритую налысо голову от грубо сбитого самодельного стола. На плохо оструганной суковатой доске столешницы лежала красноармейская книжка. Секунду назад полковник смотрел не отрываясь на фотографию под аляповатой синей печатью с пятиконечной звездой.
- То есть, им можно нас убивать, калечить, порабощать? А нам нельзя? Потому, что мы не они? Что за чушь!
Ааванен был, как и большинство в финской армии, из резервистов, обычный школьный учитель. Он вспомнил, что говорит не с директором, не с председателем попечительского совета или пастором. Тут все-таки армия, хоть и наскоро сколоченная, почти любительская, в которой есть все же субординация и все такое.
- Прошу прощения, господин полковник...
Полковник махнул рукой, что взять с 23-летнего парня из резерва. В рубленой карельской избе стало темнеть. Подслеповатые окошки в толстых самодельных рамах мутно засыпали. Полковник снова взял в руки красноармейскую книжку, и пока Юсси остывал от праведного гнева, снова вперил глаза в замызганную чьей-то кровью фотографию.
- Пусть принесут лампу. Распорядись, Юсси. Надеюсь, керосин не кончился.
Ааванен пошел за лампой, а полковник продолжал смотреть на фотографию в красноармей-ской книжке. Взял ее со стола, поправил круглые серебряные очки, без которых уже давно ничего не разбирал вблизи. Он сам напоминал школьного учителя или бухгалтера. Щуплая, сгорбленная над столом фигурка не внушала ничего напоминающего о звании на шаг от генерала. Даже прусские усики а-ля Маннергейм не придавали особой воинственности чисто выбритому морщинистому лицу. Коричневая дубленая баранья жилетка поверх серой форменной куртки скрывала знаки различия и добавляла самой дремучей провинциальности давнему жителю Хельсинки. Оттуда он и приехал на фронт.
Лейтенант Ааванен принес керосиновую лампу, открутил колесико до предела. В рубленой избе стало светлее, по дощатому потолку и бревенчатым стенам заметались размытые тени. Полковник не отрывался от фотографии.
- Вот что, лейтенант...
Полковник поднял глаза. Под серым холодным блеском Ааванен инстинктивно выпрямил спину, сутулую от сидения над тетрадями учеников с заумными уравнениями, он преподавал математику.
- ...Возьмите трех самых крепких парней с винтовками и приведите мне сюда из третьего барака красноармейца Изотова. Вот его...
Полковник протянул красноармейскую книжку. Ааванен брезгливо взял ее в руки, посмотрел на фото со следами чьей-то крови, вернул полковнику и сказал:
- Такой эскорт одному вшивому русскому кнехту? А моего пистолета не хватит?
Полковник не обратил внимания на сказанное.
- Перед тем, как выведете из барака, свяжите руки. За спиной. Да не веревкой, а ремнем, лейтенант. И не вы, а парни. Повторите приказание.
Удивленный Ааванен точно повторил приказание и пошел его выполнять. Полковник снова сел за стол, на неаккуратно выструганную сосновую скамью. Положил перед собой раскрытую красноармейскую книжку. Снял очки, положил на стол дужками вверх и закрыл лицо руками на пару секунд. Отняв руки, вытащил из–под бараньего жилета никелированный револьвер, крутанул барабан и щелкнул собачкой. Положил револьвер на стол стволом к двери.
Дощатая дверь со скрипом открылась. Косолапо вошел кряжистый рыжебородый парень, держа поросшей шерстью рукой видавший виды манлихер времен Первой мировой с примкнутым плоским штыком. За ним вошел Ааванен с вальтером в руке. Несмотря на белый полушубок, рядом с рыжим он выглядел какой-то зубочисткой. Полковник вздохнул и сказал:
- Ввести.
Ааванен высунулся в проем из топорных косяков. Отдал команду и отошел в сторону. Два огромных конвоира с такими же манлихерами с примкнутыми штыками ввели человека в рваной серой длинной шинели. Человек был ниже ростом охотников из Суомуссалми, но никак не меньшей физической силы. Плечи, напряженные связанными ремнем за спиной могучими руками, распирали плохо сшитую ворсистую шинель. Ступни в каких-то невообразимых опорках размером и массивностью напоминали о гориллах. Козырек смявшейся засаленной буденновки без звезды был надвинут на самые глаза над сплошной черной бородой, из которой вылезал толстый полукруглый нос. Из-под буденновки лезли отросшие жесткие смоляные космы, с густой проседью, в крупное кольцо.
Полковник смотрел в стол. Не поднимая головы, сказал:
- Лаури, развяжи ему руки.
Рыжий повесил манлихер со штыком на медвежье плечо, косолапо подошел к человеку в рваной шинели сзади и одним движением развязал ременную петлю на запястьях и локтях, поскольку сам её затягивал. Как лапы убитого полярного медведя перед тем, как нести его на шесте. Человек в шинели медленно подвигал налитыми мышцами плечами и стал растирать сдавленные охотничьей петлей запястья и предплечья, поглядывая на никелированный револьвер у правой руки полковника, как бы безвольно лежащей на топорной столешнице.
- Лаури, на улицу, под окно! Пекка, под другое окно! Матти в коридор возле двери! Вы, лейтенант, вместе с Матти будьте в коридоре. Пистолет с предохранителя, в руках. И дайте ему на что сесть.
Рыжий Лаури взял одной рукой здоровенный грубый табурет с металлическими ржавыми скобами. Юсси Ааванен еле поднял бы этот табурет двумя руками. Лаури поставил табурет под зад человека в шинели. Пекка и Матти одновременно толкнули каменные плечи человека в шинели сверху вниз. Слоновьи колени подогнулись, массивный зад шлепнулся на табурет.
- Выполнять! - Приказал полковник, не поднимая глаз от столешницы. Парни вышли, сгибаясь под низкой притолокой. За ними - лейтенант Ааванен, замыкающий.
Полковник поднял глаза на сидящего. Под строченным толстыми нитками козырьком буденовки и отросшими смоляно–сивыми космами глаз почти не было видно. Полков ник пожал плечами, вздохнул и произнес на чистейшем русском, без тени акцента:
- Здравствуй, Ефим.
II
Человек в шинели ровно сказал:
- Я Никита.
Полковник саркастически улыбнулся.
- Я сильно изменился, конечно. Но не узнать меня ты не мог.
Человек в шинели вздохнул. Снял грязную, почти бесформенную буденновку с буйно отросших смоляно-сивых крупнокольчатых косм и вытер ею вспотевшее красное лицо и черно-седую щетину. Не закрытые больше козырьком буденновки выпуклые темно-карие, почти черные глаза в красных прожилках насмешливо взглянули на полковника.
- Это так у вас, чухонцев, готовятся к встрече со старыми друзьями, а, Тойво?
Косматая голова кивнула на револьвер, поблескивающий никелем в керосиновом тусклом свете. Полковник невозмутимо кивнул.
- С бывшими старыми друзьями, к тому же, известными террористами.
Черно-седую бороду перерезала наискось кривая усмешка, блеснул ряд безукоризненно ровных белоснежных зубов.
- От известного террориста слышу.
Полковник пожал плечами.
- Да, но это было до революции.
Ефим громко расхохотался.
- Ну и дела! Господин начальник финской контрразведки вспомнили про революцию. Что ж дальше-то будет? А вдруг еще, чего доброго, его финское сиятельство вспомнят, как я спас им жизнь в 1909 славном году? Размозжил головы четырем городовым, которые сцапали его сиятельство вместе с бомбой и двумя револьверами на Пятой линии Васильевского острова? А ведь это было столыпинское время. Вот и надели бы сиятельству на шейку галстучек имени Петра Аркадьевича! Как пить дать!
Полковник кивнул головой.
- Именно, Ефим. Надели бы. Я обязан тебе жизнью. И никогда не забывал об этом.
Белозубая хищная ухмылка продолжала косо резать бороду.
- Так ты поэтому приперся сюда из самого Хельсинки? Поблагодарить спасителя?
Полковник прикрыл воспаленные веки, красные от трехсуточного отсутствия сна. И ответил вопросом, по обычаю народа, к которому когда-то принадлежал Хаим Ошерович Зельманович пятьдесят одного года от роду, уроженец местечка Шаргород Винницкой губернии, майор госбезопасности СССР.
- Почему ты простил ИМ Ларису?..
Глаза Ефима стали совсем черными. Ухмылка уступила место хищному белому оскалу, так знакомому надзирателям и уголовным сидельцам не одного централа Российской империи.
- Не твое собачье дело, чухонец. Допрашиваешь? Так допрашивай. Все равно хер что я тебе скажу! А не в свои дела не суйся!
В ледянисто-серых глазах полковника появилось нечто такое, что более чем стоило вол-чьего оскала Ефима.
- Ошибаешься. Это мое дело.
Борода Ефима разошлась, обнажая толстые вывороченные губы.
- Что? А? До сих пор покою не дает, что она выбрала не тебя?
Лед в глазах полковника стал ярко-голубой, как начинающее замерзать карельское озеро.
- Мне не дает покою то, что ОНА была бы жива, если бы не выбрала тебя.
На мясистом лице Ефима ликовало мстительное торжество.
- Таки да! Она выбрала меня, потому что я мужчина, а не сморчок с обезьяньей мордой, росточком с ишака! Лучше быть расстрелянной, чем прожить дерьмовую жизнь с такой холоднокровной жабой!
Усики полковника затопорщились над дергающейся верхней губой.
- Ты? Ты - мужчина?!
Правая рука дернулась и судорожно схватила ребристую рукоятку револьвера. Но боль от закушенной губы вернула сознание. Кривая ухмылка Ефима стояла перед глазами дырою в бороде, где вполне могли освоиться верные спутники тюрьмы и плена вши.
- Мразь ты, Ефим. Хоть и мой спаситель. Мужчина... Твою жену хватают среди ночи твои же дружки, вырывают прямо с супружеского ложа - в твоем же присутствии! - пытают и насилуют неделю, казнят и швыряют в безымянную яму. А этот...
Полковник презирал русский мат. И в этот раз стиснул зубы. Ефим загоготал, как племенной гусь.
- Ну? Ну? Скажи уже, чистоплюй! Пидарас, да? Гандон? Ну, давай, давай? Кто я?
Тонкие губы полковника брезгливо сморщились.
- Слизняк. Жалкий слизняк, притворяющийся быком!
Ефим вдруг начал ощупывать табурет под собой. Полковник покачал головой.
- Нет, это не орловский централ. Сам знаешь, как я стреляю. Не успеешь, Ефим. Я не тот жандарм, которому ты раскроил голову в Орле привинченным табуретом.
Мрачная мина накрыла лицо Ефима.
- Да уж... Для меня расстараешься! Что, до сих пор в копейку на лету попадаешь?
Полуприкрытые на секунду веки подтвердили сказанное.
- Только не в копейку, а в пенни.
Короткая пауза приготовила Ефима к гораздо худшему, чем продырявленный револьверной пулей финский пенни или даже копейка.
- Плохи твои дела, Ефим. Очень плохи, хуже некуда. Четыре дня назад в Хельсинки арестован Тахво Койвисто, прямо в министерском кабинете. Я не дал ему застрелиться. Маршал в бешенстве. Но не на меня и моих парней. Теперь ты понял, почему я здесь.
Ефим бесстрастно смотрел мимо полковника. Было странно видеть безразличие на таком гнезде самых бурных и самых низменных страстей, как это лицо с массивным хищным носом и похотливыми толстыми губами под бородой.
- То есть, я с моими показаниями вам теперь на хуй не упал? Ну, выболтал этот сраный чухонец, что я иду с армией, переодетый красноармейцем. Ну, прирезал я еще одного бара-на, чтоб сменить документы. Нашей сети у вас больше нет. Всех за жопы взяли, и в Хельсинки, и в Турку, и в Тампере. И что дальше? Вы меня поймали, все знаете, так что ты приперся в такую даль, сиятельство? Я ж не жилец теперь! Над могилкой поплакать? Это русскому человеку впору, не вам, жабкам чухонским.
Неожиданно полковник засмеялся.
- Стоило делать революцию, чтобы финны остались финнами, евреи евреями, поляки поляками, а басмачи басмачами. Правда, русские стали еще большими свиньями. А террористы - еще большими террористами. Ефим, вы все, конечно, очень метко перебежали из эсеровских боевых ячеек к большевикам. Нашли себя в чрезвычайке, ГПУ, НКВД. Вас даже не всех стерли в лагерную пыль, как говорит ваш главный пахан. Жены не в счет...
Тесный кулачок полковника сжался с хрустом суставов.
- ...Да, нам не нужно твоих показаний. Я приехал, чтобы просто тебя обезвредить.
Ефим загрохотал обычным басистым гоготом, правда довольно хриплым.
- Так прямо не терпелось шлепнуть спасителя? Аж лично прибыть изволили его чухонское сиятельство полковник фон барон Виролайнен! То есть, безоружных пленных мы уже тоже шлепаем? А где же ваше рыцарство, черт побери?..
И осекся, случайно взглянув в серые глаза когда-то спасенного им.
- Рыцарство?... Вот ты о чем вспомнил... А когда пускал под откос пассажирский поезд под Виипури? Где было ваше рыцарство? В нем ехало 48 детей и две беременные женщины! Никто из них не выжил, кроме одной беременной! А плод погиб! И она никогда не сможет иметь детей! А в Польше? Кто переодевался в польскую форму и вырезал целые села на Волыни? Кто подрывал пассажирские автобусы в Гродно? Это ваше рыцарство? Или во Львове? Кто убивал ночью случайных людей, чтобы утром львовяне выходили на работу и видели трупы в лужах крови на мостовой? Перед самым вашим вторжением? Запугать хотите? А кто тебя в плен взял? Кто там стоит, в коридоре, под окнами? А уж я вас как боюсь!...
Ответом был булькающий смех.
- А наган у тебя на столе почему? От великой отваги, вестимо!
Полковник устало вздохнул.
- Это не наган, а Смит-Вессон. А на столе он потому, что вы отменили рыцарство. Что можно ожидать от того, кто предал собственную жену...
Резкий подскок Ефима на долю секунды опередил рефлекс полковника. Чудовищно тяжелый табурет полетел прямо в голову. Полковник мгновенно отклонился в сторону и выстрелил не целясь, прямо от стола. Табурет и Ефим грохнулись на пол одновременно.
В ту же секунду со скрипом распахнулась дверь, в светлицу внесся Ааванен с вальтером в вытянутой руке, за ним с тяжелым топотом вбежал огромный Матти, бухнулся лбом о притолоку, с лязгом передергивая затвор манлихера и выставив ствол с примкнутым плоским штыком. Зазвенели оконные стекла, с улицы влезли еще два ствола со штыками.
Тойво Виролайнен положил на стол револьвер с дымящимся стволом. И опустился на скамью. Странно, но керосиновая лампа на столе осталась невредимой, только немного коптила.
Лейтенант Ааванен рванулся к лежащему лицом вниз Ефиму. Матти прицелился из манлихера в голову Ефима, а Ааванен крикнул, целясь из вальтера в то же место, на ломаном русском, почерпнутом из недавно выпущенного армейского разговорника:
- Рукка верха!! Стрелятт!!
- ...Не трудитесь, лейтенант. Он мертв.
Тихий голос Тойво не сразу был услышан лейтенантом. Но Матти опустил манлихер, подошел к Ефиму и одним рывком за плечо и шинель перевернул его на спину. Ефим лежал с перекошеным в ярости ртом, в широко открытых черных выпуклых глазах тлела жажда смерти. Точно между ними чернело аккуратное отверстие, из которого сочилась кровь. Под затылком сразу расплылась темно-красная лужа с белыми кусочка-ми. Неопытный Ааванен не взглянул на страшное выходное отверстие от девятого калибра, а Матти взглянул. Но он был простым полярным охотником из Суомуссалми, а в солдатах привык точно выполнять инструкции, держа под прицелом даже заведомый труп.
- Прикажете вынести, господин полковник?
Голос Ааванена был слегка надтреснутый. Он в первый раз в жизни видел труп только что убитого человека. Тем более, врага. Былая кровожадность Яростного (в переводе с карельского диалекта) неожиданно для него самого уступила место... да, жалости. Как это ни странно...
Тойво кивнул головой. Ааванен крикнул через разбитое, дышащее морозом окно на улицу. Вошли Пекка и рыжий Лаури, не покидавшие пост без приказа, как и подобает образцовым солдатам. Не произнося ни одного слова, три полярных охотника подхватили труп Ефима и вынесли прочь, оставив на полу из некрашенных досок темную лужу с белыми кусочками мозга, выдумавшего не один акт смерти и устрашения. Теперь они не возбуждали ничего, кроме гадливости.
Ааванен задумчиво сказал, как бы не обращаясь к Тойво:
- ...Все-таки вы убили пленного...
Полковник поднял голову от стола, на котором лежал остывающий револьвер.
- Врага, Юсси. Я, знаешь ли, БЫЛ обязан ему жизнью...
Белесые редкие бровки Юсси высоко подпрыгнули. И вернулись на место после слов:
- ...Но гораздо больше людей - смертью.
* * *
Ефим так никогда и не узнал того, что привело бы его в небывалую ярость. Незадолго до ареста и гибели Ларисы, в августе 1938-го, она тайно приехала в Выборг. Чтобы встретиться с Тойво. Она упросила брата, высокопоставленного сотрудника НКВД, казненного на другой день после смерти сестры.
Они провели вместе два дня. Тойво плакал, становился на колени, просил её не возвращаться. Лариса опустилась на пол к стоявшему на коленях отвергнутому когда-то ею Тойво, отерла тонкой ладошкой слезы с морщинистого лица, несколько раз поцеловала мокрую кожу и очень тихо, почти шепотом, сказала, глядя в заплаканные глаза:
- Лучше помнить, чем предать. Правда, любимый?..
Октябрь - ноябрь 2014